Время поэта
Новая книга Виталия Амурского "Tempora mea", вышедшая в серии библиотеки журнала "Литературный европеец", пронизана тонкими нитями философских раздумий: о покинутой им родине, о поэзии, о литературе в целом, об искусстве, об отношении к миру и взаимоотношениях с миром, о душе, о чем-то тайном, нашептанном в ночи неумолкающей музой.
Где-то печальные строки полны воспоминаний и тоски о России:
Потемневшие вывески: "Парикмахер", "Портной"... Полетать бы над Витебском, Как Шагал молодой. В мягкой вате тумана На вечерней заре У стогов Левитана Полежать на траве. В тесной кухне московской, Под сухое вино, Поболтать о Тарковском И о польском кино.
Это уходящая эпоха могикан манит к себе своей величественностью и силой, разворачивая плечи в узком пространстве московских кухонь и коридорах памяти, заставляя и самому себе выставлять собственный счет, оценивать жизнь и выбранную дорогу:
Пока еще не пробил час финальный, Учись ценить, что даровал нам Бог: Провал небес и избранность дорог, И суету квартиры коммунальной.
Потрясающе искренни и виртуозно безыскусны строки Виталия Амурского, рисующего осень. Создается ощущение прозрачности, одухотворенности, визуальности художественного мазка художника, который пишет свою неповторимую, не похожую на другие яблочную осень:
Золотистая, с легкой охрой, С белым инеем по утрам за окнами, С ветерком, обнажающим деревьев кроны, С туманами, дождиками или без оных. Кисло-сладкая. Яблочная. Печальная. С пирогами вчерашними да грузинским чаем, С лужами, на которых ледок хрупок, С дымками над крышами, как у стариков из трубок...
Льется и льется искусная вязь слов, увлекая а собой в патриархально-импрессионистскую чувственную осень прошлого, такую сказочную и недосягаемо прекрасную.
Размышления о природе сменяются наблюдениями за человеческой душой, практически за тождественностью человека и природы, схожестью их нравов:
В душе, как в храме, легкий мрак стоит. Такой же, впрочем, как стоит снаружи, Где через парк подвыпивший старик Бредет, не замечая грязь и лужи.
И прорывается крик души, ностальгия по родине русского поэта, который и, живя в Париже, одном из самых красивых и лиричных городов мира, плачет откровенными словами, роняя драгоценные слезы полузабытых видений:
И грустное, и смешное не возвращается заново, А нынче над Парижем то звезды осыпаются, как известка, То что-то бормочет дождь губами Губанова, То из времен иных Поплавский маячит в венце из воска...
В строках поэта слышится русское наследие многих мастеров слова ушедших веков. При этом Амурский обладает исключительной силой собственного неповторимого стиля, хотя за его глубиной и исключительным даром мелькают тени Аполлона Григорьева, Иннокентия Анненского и многих других. Но многогранность и творческая неуемность заставляют поэта идти дальше, создавая философские граффити, наполненные потоком сознания и потрясающей графикой пророческих снов-откровений:
Страна глухонемых. Тетрадка в клетку. Стихов - признаний - ряд. Нелепы сны. Поставь в бутыль обломанную ветку. Быть может, лепестки увидишь до весны.
Полынно-горьки обнажающие скорбь строки Виталия Амурского, посвященные памяти поэта-авангардиста Геннадия Айги:
Помотался по миру русской речи виртуоз-сверчок. Из Московии в путь последний собрался домой - Нынче всем молчок, Шапки долой.
Поэзия Амурского - это сама жизнь во всей ее многогранности и многоликости, оркестровом звучании и соло. Горькая, вымученная, рожденная с болью и любовью к этому миру во всех его, порой неприглядных, проявлениях. Это время звучания слов, доносящихся через расстояния, как полет звука и света в космическом пространстве, летящих к этой земле. Авось долетят. Будут увидены. Услышаны. Поняты. Прочувствованы. Пока у поэта хватает "Веры в слово, как в чудо".
Ирина Горюнова
| |||||||||||||||